Победа любит героев. Сама же война сурова и беспощадна - перемалывая в чудовищной мясорубке человеческую массу, она делит их не столько на отличившихся в ней, сколько на павших и уцелевших. И, право, те, кто в ней выжил, сам по себе уже свершил подвиг, пусть он и оценен по-разному.

Наш рассказ сегодня о пяти людях спорта, как и весь наш народ в Великую Отечественную ставших плечом к плечу против чумы фашизма и стойко перенесших выпавшие на их долю испытания. Эта шеренга, к сожалению, в силу временного фактора не может сохранить постоянства, она редеет из года в год. Тем более неизменно остается гордостью страны.

- В 41-м я был начальником подвижной радиостанции. Ее мы монтировали в тогдашнем Орджоникидзе, нас перебросили под Ростов именно тогда, когда после печально знаменитого грандиозным провалом Харьковского наступления советские войска откатывались к Дону и дальше к Волге. С немцами впервые столкнулся под Самбеком, это между Таганрогом, откуда они двигались, и Ростовом.

Обстановка радужной не выглядела. Не обходила стороной в эпизодах и неразбериха. Отброшенные от Самбека, мы оказались на ростовской окраине. Немецкие минометы уже бьют через нашу голову, проскакивающие мимо последние отступающие говорят о танковом прорыве как раз по Таганрогскому шоссе, на котором станция развернута. А приказа уйти нет и нет. Что ж, занимаем оборону - с пятью винтовками у бойцов и моим командирским наганом. Ясно, сколько бы мы выстояли в неравном бою, да сигнал на отход, наконец, получили. Еще успел заскочить на родной стадион «Буревестник», где жила семья, с ней наскоро попрощаться и со смутным сердцем отправиться на переправу через Дон.

При прорыве «Голубой линии», пройдя Малую землю, в ту пору малоизвестную, попал в родную Анапу. Заглянул в отчий дом - никого. Услышал голоса в подвале, там, оказывается, прятались мать, сестра, брат, племянник. От них узнал скорбную весть - отца фашисты расстреляли по доносу предателя за то, что у него два сына - офицеры Красной Армии.

Дальше мне довелось форсировать Керченский пролив, идти в атаку на Сапун-горе, биться на Днепре, Пруте, Дунае. Под Прагой в 45-м ,наконец, узнал, что семья, пережившая оккупацию, жива-здорова. Увидел ее нескоро, довелось еще повоевать в Манчжурии, пройти 300-километровый марш через пустыню Хингана с литром воды в сутки, выдаваемой на человека, освобождать от японцев Чанчунь и Мукден. Но, право, больше всего в памяти остался именно тот эпизод жаркого лета 41-го, когда, наскоро окопавшись, мы с наганом и «винтами» ждали, когда появятся танки, и даже безнадежно слышали отдаленный шум их моторов.

- Когда я учился в пехотном училище, самым тяжелым днем у нас, курсантов, считался не традиционно понедельник, а пятница. Ибо она знаменовала собой еженедельный 25-километровый марш-бросок с полной выкладкой. Прикиньте, сколько пришлось за два года таким образом мне и ребятам отмахать. Во Владивостоке мне посчастливилось на первенствах города занимать классные места в беге на коньках, лыжах, но обычно, коль речь заходит о личных спортпристрастиях, именую себя «марафонцем». В честь тех самых курсантских марш-бросков.

Из той поры помнится еще такой эпизод. Самых рослых в училище отбирали периодически на пост у японского консульства. Стояли на часах, не шелохнувшись, не моргнув глазом, так полагалось. Нередко маленькие японцы выходили, становились напротив и буквально пожирали нас глазами. Видно, думали, что же это за парни, так поколотившие их на озере Хасан и под Халхин-Голом.

22 июня 41-го мы, как ни удивительно, восприняли с энтузиазмом. Скорее на фронт, скорее поколотить захватчиков, по-иному и не мыслилось, поспеть бы только к настоящему делу, пока оно не завершилось. Ведь воспитывались под лозунгами «Война малой кровью и на чужой территории» и «От тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней».

Эшелоны дальневосточных и сибирских дивизий мчались на всех парах на восток. Ехали с шутками-прибаутками. Поражала, между прочим, четкость и оперативность соответствующих служб. Скажем, на разгрузку выделялось ровно 29 минут. Не 28 или 30, именно 29. Горе тому командиру, кто в отведенное время не укладывался. Горе звалось трибуналом. К примеру, на вокзал в Казани очередной эшелон прибывал каждые полчаса - и ни единой пробки, ни единой заминки.

Маршал Георгий Жуков в своей книге писал, как в битве под Москвой фронт выгибался до предела, тем не менее прорыва не давал. Мы прибыли на уже построенные рубежи второй линии обороны. По окопам проходили слухи с одной стороны об отчаянных сражениях впереди, с другой о том, что Сталин был недавно в окопах там-то и там-то. Конечно, то были солдатские байки - да как же им верили. Или, точнее, хотели верить. Как же они поднимали боевой дух!

Первый раз с немцами столкнулись при отходе на нашу линию разбитого танкового корпуса, вернее, что от него осталось - дюжины посеченных осколками машин. На плечах отступавших враги хотели прорваться через занятые нами позиции. Не дали. А как выглядит бой в истинном восприятии, извольте, расскажу. Ты бьешь, по тебе бьют, самолеты висят в воздухе, бросают непрерывно бомбы, видишь из окопа контуры ревущих стальных чудищ, за ними в прицепе на глубоком снегу применяемые врагами волокуши с пехотой. Отсекаешь огнем живую силу, ждешь с гранатами танки, все в какой-то лихорадочной сосредоточенности. И так раз за разом.

Лихих рассказов о военной героике вам не услышать. Война -это прежде всего кровь. До сих пор в памяти впервые увиденный мной раненый - солдатику разрывной пулей пробило навылет челюсть, внизу красное мессиво и глухое мычание. В другом эпизоде я вытащил из боя командира-танкиста того самого отходившего корпуса. С четырьмя шпалами и красной звездой политрука на гимнастерке под замасленным комбинезоном…

В контратаке мы как-то ворвались в немецкую траншею. Пришлось схватиться врукопашную с рослым «фрицем», он порвал мой полушубок, сбил с ног. Ему осталось лишь достать нож, когда подоспевший боец убил его штыком в спину. Потом того, спасшего мне жизнь, с долго искал, вплоть до эвакогоспиталей, - он как в воду канул, видно, тогда и погиб.

По военной статистике пехотный лейтенант, командир стрелкового взвода, на войне жил дольше недели, комбат чуть больше. Я, к счастью, в данный роковой пересчет не попал.

Однажды нас выбили с рубежа, там осталось полковое знамя, документы секретной части. Нам приказали немедленно все отбить. Яростным броском посеяли у немцев панику, потерянное спасли и вынесли. Меня контузило, кровь текла из ушей. За ту контратаку получил в числе еще восьми отличившихся орден Красной Звезды, в 41-42-м крайне редкий, он из моих наград больше всего дорог.

Тяжелое ранение ноги не миновало в наступлении уже на исходе сражения под столицей, когда немцев гнали от Москвы на запад.. На том война и завершилась, хотя потом я тщетно извел горы бумаги с рапортами о возвращении в боевой строй.

А помните того танкиста, кого я вынес с поля боя? Так вот, уже в 63-м на отдыхе в Кисловодске заметил за собой слежку - кто-то настойчиво сопровождал меня во всех прогулках, внимательно приглядывался. «Уж не из КГБ ли», - даже такая мысль мелькнула. Наконец, все разрешилось удивительным образом. «Извините, вы Павленко? - спросил незнакомец, - «Да». - «А помните бой под Москвой, вышедших к вам танкистов, спасенного вами? Это же я!»

Как не помнить! Как солдата, спасшего в свою очередь мне жизнь, как женщину-врача, не давшую ампутировать мою раненную ногу, на что скорый вердикт уже имелся, как всю ту лихую пору, в которой посчастливилось и выстоять, и выжить.

Рассказ необычайно уважаемого в Ростове Ильи Сидоровича Рясного остался в блокноте автора, как светлая память о нем.

Вообще-то он особенно интересен в ранге своеобразного прародителя знаменитого ростовского СКВО-СКА. Интересно, что Рясной в новосибирском ОДО выступал рядом с тогда безвестным Всеволодом Бобровым, позже прославившимся в легендарном ЦДКА. Что касается ростовского СКВО, ставшего впоследствии великим, то родился он… в Вене. Именно там прославленный маршал Андрей Еременко, отдыхавший в Бадене, дал Илье Сидоровичу такой наказ. Был Андрей Иванович в ту пору командующим войсками Северо-Кавказского военного округа, а поскольку футбол любил, матчи в Австрии не пропускал, Рясного в них каким-то образом углядел. Просьба наладить крепкую команду в его округе можно было считать приказом. Так он оказался в Ростове. Там тот самый СКВО, нашумевшую скоро в 58-59-м дружину «быстроногих с Дона», и начал комплектовать.

- Войну я начал на Юго-Западе.

О наступлении на Харьков в 42-м, завершившемся полным нашим разгромом, советские историки стыдливо умалчивают. Мне же довелось то пройти. Три дня мы гнали немцев, не догадываясь, что фашистские генералы советских перехитрили и, выманив, ударили, как говорится, под дых. Моя батарея 76-миллиметровых пушек прикрывала отход пехоты и техники. Помню, били по танкам с крестом с десяти утра до захода солнца. Налетела авиация, начался кромешный ад. Все равно удалось сохранить и вывести все орудия. Кроме, конечно, оставшихся на позициях ребят. Комиссар написал на меня представление даже на Героя, да кто в 42-м с тем разбирался при соответствующем настроении наверху. Хотя «Отечественную войну» за тот бой все же получил.

В 42-м после переформирования в Саратове попал в Сталинград. Я стал «старлеем» и хозяином кочующей батареи тех же 76-миллиметровок. Нас бросали туда, где особенно тяжело. Линию «вокзал - Мамаев Курган - Тракторный завод» помню до деталей и могу начертить, разбуди меня и среди ночи. Как-то наши огневые позиции разместились прямо на поле стадиона, где до войны играл.

Я корректировал у Тракторного огонь «катюш», когда немцы нас накрыли шквальным залпом. Раненного, меня переправили за Волгу. Жене же пришла весть, что я …погиб. Она тоже была в 62-й армии генерала Василия Чуйкова в редакции армейской газеты, весть о моей «гибели» ей каким-то образом донесли. Увидеться с нею пришлось аж в 45-м возле Будапешта.

Каждый тренер мечтает добыть свою «золотую рыбку». Карп Степанович Степанянц такую в зале нашел в лице Ивана Кочергина, ставшего призером Олимпиады. Причем до него «специалисты» хотели того списать, лишь в руках Карпа Степановича Иван получил истинно олимпийскую огранку. Он пользуется на Дону огромным уважением. Степанянц боролся рядом с такими асами, как довоенные чемпионы СССР Виктор Соколов, Константин Дерич, послевоенные чемпионы мира Владимир Сташкевич и Гурген Шатворян, а в ранге мудрого наставника по авторитету мало имел и имеет равных.

- Курскую битву сейчас больше воспринимают по фильмам, где в кадре полководцы колдуют над картами и принимают исторические решения. В моей реальности начальника штаба стрелкового батальона это была полоска земли, которую предстояло отстоять. Заботы дня - разведка боем, добыча «языка». От него как раз мы и узнали о предстоящем немецком наступлении. Потом началось - танковая атака за атакой, круглые сутки обстрел наших рубежей, стоны и смерть.

- Да не оставлять же их немцам! Помогла, между прочим, борцовская закалка - силушка и хватка. Должен заметить, в 30-е годы я как-то заболел воспалением легких, потом меня ни в одну секцию не брали. Добыл популярный учебник Мюллера «Моя система», усердно его штудировал, в духе царившего тогда спорткульта укреплял мышцы, все потом на ковре пригодилось. И, как видите, и на войне.

Самое же большое впечатление от «дуги» знаете какое? Не броски на амбразуру и прочие символы героизма в статьях, книгах, кино. Нет, это другое, горькое: при нашем последующем наступлении жуткая картина - одни трубы печей разоренных и сожженных дотла домов русских деревень.

Как-то вышел даже курьез. У такой вот печи видим автомат. Отодвигаем заслонку, там…фашист. Ясно, последовало знаменитое «Гитлер капут!» на фоне поднятых рук.

До Германии я не дошел 70 километров. Конечная точка войны - Польша, высота по карте 483,1, до сих пор ту цыфирь запомнил.

Имя Тимофея Прохорова в легкой атлетике Дона знаковое. По достижениям его учеников ему мало равных. Лелеемые им школы барьеристов и прыгунов с шестом гремели на весь Союз, да и всю Европу. Он и сейчас в строю, человек, прошедший исключительно сложную жизнь, но вышедший из всех потрясений не озлобленным, а с сердцем, полным любви к людям.

- Немцев мне видеть пришлось в трех разных измерениях. Сначала в тяжелых боях под Смоленском, когда они, опьяненные начальными успехами, шли напролом. Считается, германский солдат - один из самых умелых и толковых в мире. Что ж, это не отнять. Но что тогда говорить о солдате русском, когда он в 41-м, не имея такого первоклассного оружия, как у врага, таких танков и самолетов, такого численного перевеса, все равно бился и стоял насмерть.

В 41-м фашист был уверенный в себе, наглый, надменный. В облике охраны тюрем и лагерей, что я прошел, жестокий, не знающий жалости, лишенный малейших человеческих чувств. В 45-м , еще огрызаясь, но, чуя неминуемое поражение, угнетенный и опустошенный.

Немцы - народ исключительно законопослушный. Пользуясь этим, американцы в самом конце войны, собираясь в паузе между боями поиграть в бейсбол где-нибудь на лесной лужайке, выставляли грузовики с видной издалека надписью «Верботтен»! («Запрещается!»). И, представьте, разбитые, но еще с оружием немецкие части дисциплинированно обходили эти спортивные островки.

Я, убежав из лагеря, в зловещем сталинском СМЕРШе при фильтрации счастливо попал на следователя-земляка из Ростова, почему получил направление не в Сибирь, а в 1021-й стрелковый полк. Мы форсировали Одер - там немцы бились отчаянно, сбить их удалось лишь за пять дней. В городе Бартоке под Ростоком участвовал во встрече с союзниками-англичанами, потом добивали немцев, где придется. Как-то расположились чуть отдохнуть у обочины дороги, с легким вооружением и почти без патронов. Вдруг видим - идет немецкая колонна. Кто-то нашелся: «Хенде хох!» И, представьте, немцы послушно сдались горстке советских солдат. У одного из плененных я отобрал эсэсовский кортик. Его, кстати, потерял в День победы 9 мая, когда, уж не судите строго, дело прошлое, напился до чертиков - сорвался, вспоминая разом и вяземский котел, и бараки лагерей, и побег, и побои, и другие мытарства.

В зловещем лагере Штутгоф пришлось обитать в блоке номер 7, в седьмой камере, седьмой роте, а до войны я жил в Ростове на Ворошиловском проспекте в доме 77. Иногда в лагерные вечера размышлял, что сулит мне та самая «семерка» - жизненные чет либо нечет. Вышел, как видите, чет удачи.

Был такой немецкий прекрасный фильм «Мы - вундеркинды». Его герой утверждал, что он и другие являются вундеркиндами не потому, что такие талантливые, а по причине, что в чудовищной войне остались живы. Оно, похоже, и ко мне относится.

В окопах под горящим Смоленском мы, солдаты, иногда мечтали, что, когда войдем в Берлин (а по-иному и в катастрофическом 41-м, представьте, не думалось!), сокрушим все и вся. О том же грезилось в застенках. Берлин мне довелось-таки увидеть поверженным, разбитым, в руинах. Но вот злорадства, злости никто, за редким исключением, не ощущал, так уж устроен по натуре наш добрый народ. Я прошел по Унтер-ден-Линден к рейхстагу, посидел на его ступенях, вволю поразмышляв о превратностях судьбы.

А потом там же в столице «тысячелетнего «рейха» был прыжок из войны в мир. Через планку с шестом. Да, не удивляйтесь, именно с этим мирным снарядом. И заслуга в том американцев. Не успели умолкнуть залпы, они уже организовали международные спортивные состязания, пригласив и нас, советских. Я, успев после лагерей откормиться на фронтовых харчах, окрепнуть, вспомнил довоенные навыки. И даже с успехом постоял за честь родной армии и страны.